— А про Виолетту и нашу дочку Мариночку вы ничего не слыхали, бабушка? — перебил старушку Пётр.

— Ну почему же, конечно, слышала и даже видела несколько месяцев назад. Я её тоже сразу узнала. В этом доме я живу чуть ли не век и знаю всё. Вот только последний месяц сильно болела и никуда не выходила, милок.

— А сейчас вам известно о них что-нибудь? — вновь перебил старушку Пётр.

— Нет, Петенька, я ведь совсем уже старая и редко выползаю из своей конуры.

— Может, соседи что-нибудь знают?

— Какие соседи? В последнее время наш дом стал Великим переселением народов и перевалочной базой. И люди сейчас не те, что давеча. Какие-то суетливые и злые. Вот в наше время, бывало, зайдёшь к соседям на чай, так там и просидишь до вечера. Так-то вот, Петя. Я Полина Евграфовна, почитай, чуть ли не век здесь живу.

— Бабушка, а как мне найти хотя бы Артёма?

— Дык, я ж тебе сказала. Живёт он на трёх вокзалах. И, кажись, всё-таки на Казанском. Верно, милок. Мне внучок про него как-то рассказывал, что видел его там, играющего на гармошке.

— Огромное вам спасибо, поеду искать его на вокзал.

— А может, зайдёшь ко мне на чай? — робко поинтересовалась старушка. — Меня ведь только медсестра раз в неделю посещает. Совсем я здесь одичала.

— Спасибо, бабушка, как-нибудь в другой раз.

— Ну что ж, ладно, сынок, не буду навязываться, — как бы извиняясь, произнесла старушка и медленно закрыла дверь.

Пётр громко свистнул, и уже через минуту на лестничную площадку ворвалась стая пацанов, которые помогли спуститься Петру на грешную землю.

— Дядя, дядя, — загалдели вихрастые пацаны, когда Пётр собрался уезжать. — Расскажи, пожалуйста, про войнушку в Афгане, ты же воевал там?

— Некогда, пацаны, в следующий раз.

— Ну, — протяжно заныли мальчишки. — Ты же обещал, когда мы тебе помогали подниматься и спускаться.

— А просто так бы не помогли, да?

— Ну почему же. Просто нам интересно, как там, на войне. Мы же никогда там не будем. Там ведь здорово, наверно, и круто! Да, дядя?

— Ох! — вздохнул Пётр, рассмеявшись. — Какие же вы ещё дураки, пацаны. Нашли о чём сокрушаться. Не успеют они повоевать. Господи, разве, глядя на меня, вам недостаточно понять, что такое война? Или вы думаете там сплошная романтика и награды? Вот подрастёте и поймёте, что война оправдана только в одном случае — если она ведется за свой дом, за свою Родину. Так что не спешите туда, ребятки, ничего там хорошего нет, кроме грязи.

И Пётр покинул так ничего и не понявших мальчишек. Повзрослев, многие из них наверняка вспоминали слова инвалида-афганца, когда вели бой в очередной чеченской мясорубке.

В вокзальной суете и сутолоке Петру было очень сложно передвигаться. И, если бы не наш добрый народ, который то поднимал Петра в верхние залы ожидания, то опускал в камеры хранения, вряд ли бы ему удалось разыскать своего бывшего шурина. Наконец старания Петра увенчались успехом, и он распознал своего бывшего родственника. Потому что в некогда бывшем красавце мало что напоминало человеческое существо. Пётр узнал его по наитию, по той музыке, которую он ещё умудрялся извлекать из своей раздолбанной гармошки. Эти мелодии были единственными связующими нитями с некогда прекрасным былым, которое было утеряно навсегда.

В перерыве «концерта» Пётр подкатился к исполнителю и, пристально вглядываясь в страшно заросшее и немытое лицо Артёма, произнёс:

— Здравствуй, Артём, ты узнаёшь меня?

— Ещё бы, ты бомж и попрошайка с Курского вокзала, по кличке Однолапый. Вали отсюда, это наше место, а не то…

— Артём, я Пётр, муж Виолетты, твоей сестры. Я её давно ищу. Ты знаешь что-нибудь о ней?

На глазах Артёма появились слёзы, которые быстро скатывались по его заскорузлой щеке.

— Петька, неужели это ты? А ведь Вилка говорила, что ты погиб в Афгане. Боже, ты ещё хуже, чем я, — искренне шептал Артём.

От нахлынувшего волнения его всего затрясло.

— Петенька, скорее купи вон в том ларёчке портвейна, а то мне очень плохо.

Пётр пошарил по своим карманам, но, вспомнив, что отдал всё до копейки, тоже искренне произнёс:

— У меня нет денег, я их все отдал.

— Вот, возьми в кепке, что набросали. Только, пожалуйста, побыстрее, Петенька, мне плохо, мне очень плохо.

— Может, «скорую»? — наивно произнёс Пётр.

— Какую, на хрен, «скорую»? — заорал Артём. — Гони быстрее за портвейном, пока я не сдох.

Петру ничего не оставалось, как быстро доехать до ларька и купить «лекарство». Артём тут же осушил полбутылки и немного успокоился. Его сразу перестало трясти.

— Спасибо, Петруха! Лекарство помогло, и я тебе теперь многое расскажу.

Артём тяжело вздохнул и присел на свой гармазон.

— Виолетта долго проживала у беззубой Клавки со своей дочуркой, кажется, Мариночкой. Да, точно, Маринкой. Так вот, там она спуталась с Витькой-напёрсточником, и они вдвоём шелушили публику. А потом случилось страшное.

Артём отхлебнул из бутылки и, вытаращив глаза, боязливо произнёс:

— Там, у Клавки на квартире, они замочили какого-то крупного бандюгана и слиняли в неизвестном направлении, прихватив кучу денег. Подельники этого бандюги ищут их. И, не дай бог, найдут! Всё, Петруха, а больше я ничего не знаю про Вилку. Да и знать не хочу, ведь она и меня кинула, зараза. Бандюганы эти и меня трясли. Только что с меня взять? Пару раз по мордам дали и всё. Аллес капут.

Немного посидев, Артём сделал ещё несколько глотков из бутылки.

— А ну её к чёрту, мою сеструху, — икнув, произнёс Артём. — Ты лучше расскажи о себе, братан. Где такую крутую тачку купил?

— Да, похоже, и от тебя ничего я не узнаю, — грустно промолвил Пётр.

Он ощутил голод и навалившуюся усталость, пожалев, что не попил чайку у старушки.

— Слушай, Артём, а что у тебя гармонь так визжит и скрипит, как несмазанная телега?

— А потому что старая, а новую мне из консерватории не прислали, — осклабился Артём. — Вот. Я там у них на особом учёте стою. Они меня предупредили, что как брошу пить, сразу возьмут по классу фортепиано.

— А ну-ка, композитор, дай мне её сюда. У тебя есть отвёртка или хотя бы нож? Ох, ты. Да у тебя и заплечный ремень отсутствует, как же ты её держишь? Ладно, куплю как-нибудь.

— Да бог с ним, с ремнём. А вот отвёртка есть завсегда.

И Артём, немного повозившись, извлёк из своих карманов замусоленную отвёртку, которая, по-видимому, выполняла много функций, начиная с ножа и кончая вилкой. Вскрыв панели старенькой гармошки, Пётр присвистнул. Перепускные клапаны держались на добром